The wolf is wearing the pelt of a lamb
Начинает он несмело. Чувствуя на себе взгляд немецкого офицера, он понимает, что сейчас, возможно, сыграет в последний раз.
Тонкие пальцы, однако, быстро набирают темп, так, словно он их не контролирует. Музыка быстрая, но трагическая. Рваные рукава чуть касаются краев инструмента.
На его аскетическом лице со спадающими на лоб рано поседевшими паклями волос написана вся горечь его существования. Он растворяется в своей скорбной музыке.
Год за годом он представлял себе этот момент, перебирая пальцами по воображаемым клавишам пианино. Год за годом в нем копились обиды, стыд, боль, унижения, слезы, крики, он терпел голод, он слышал повсюду пугающий шелест плаща грубой, прожорливой, мерзкой твари- Смерти. Она превратила в руины его любимый город, она глумилась над трупами и жгла их, свалив в огромную кровавую кучу всех подряд- стариков, детей, женщин, инвалидов. И их тела коптили небо, и едкий невыносимый смрад душил его, резал глаза. Он бежал, бежал куда глядели глаза, поверяя себя только своим животным инстинктам, не брезгуя ничем, роясь по канавам и разрушенным чердакам, подбирая последние остатки зерен, овощей, как шакал. И так изо дня в день, пять лет- немыслимое количество лет для души, у которой не успевают заживать раны, и одна накладывается на другую, свежее, больнее...
Но он выжил. И теперь он играет на пределе, как никогда не сыграл бы, со всей страстью и яростью, на которую способен, до боли ударяя по клавишам. Это единственный способ дать выход всему наболевшему. Музыка громыхает! Мощный поток звуковых волн хаотически расчерчивает воздух. Музыка пианиста громче всех бомбежек, которые он когда-либо слышал, она пробивает больнее и глубже, чем любая пуля. Сейчас он - рассказчик, он летописец, и музыка- его посмертная летопись.
Закончив играть, он не смеет повернуться и поднять взгляд на немца за его спиной. Словно он только что на его глазах убил сотню его сослуживцев.
Но офицер не выстрелит в него. Не пошутит. Не ухмыльнется. Сейчас он кое-что осознал, что-то столь очевидное, но почему-то непонятое им раньше.
В тебе Бог, человек. А ты глух к Нему.
Тонкие пальцы, однако, быстро набирают темп, так, словно он их не контролирует. Музыка быстрая, но трагическая. Рваные рукава чуть касаются краев инструмента.
На его аскетическом лице со спадающими на лоб рано поседевшими паклями волос написана вся горечь его существования. Он растворяется в своей скорбной музыке.
Год за годом он представлял себе этот момент, перебирая пальцами по воображаемым клавишам пианино. Год за годом в нем копились обиды, стыд, боль, унижения, слезы, крики, он терпел голод, он слышал повсюду пугающий шелест плаща грубой, прожорливой, мерзкой твари- Смерти. Она превратила в руины его любимый город, она глумилась над трупами и жгла их, свалив в огромную кровавую кучу всех подряд- стариков, детей, женщин, инвалидов. И их тела коптили небо, и едкий невыносимый смрад душил его, резал глаза. Он бежал, бежал куда глядели глаза, поверяя себя только своим животным инстинктам, не брезгуя ничем, роясь по канавам и разрушенным чердакам, подбирая последние остатки зерен, овощей, как шакал. И так изо дня в день, пять лет- немыслимое количество лет для души, у которой не успевают заживать раны, и одна накладывается на другую, свежее, больнее...
Но он выжил. И теперь он играет на пределе, как никогда не сыграл бы, со всей страстью и яростью, на которую способен, до боли ударяя по клавишам. Это единственный способ дать выход всему наболевшему. Музыка громыхает! Мощный поток звуковых волн хаотически расчерчивает воздух. Музыка пианиста громче всех бомбежек, которые он когда-либо слышал, она пробивает больнее и глубже, чем любая пуля. Сейчас он - рассказчик, он летописец, и музыка- его посмертная летопись.
Закончив играть, он не смеет повернуться и поднять взгляд на немца за его спиной. Словно он только что на его глазах убил сотню его сослуживцев.
Но офицер не выстрелит в него. Не пошутит. Не ухмыльнется. Сейчас он кое-что осознал, что-то столь очевидное, но почему-то непонятое им раньше.
В тебе Бог, человек. А ты глух к Нему.